После революции 1917 года все предприятия национализировали. Позднее в Тавде появились круп­нейший в стране лесокомбинат, ги­дролизный и механический заводы, фанерный комбинат, мебельная фа­брика, маслозавод, плодопитомник, химлесхоз, рыбзавод и прочее. Общая численность рабочих превышала 10 тысяч. Объем выпускаемой продукции—  60 миллиардов рублей.

Ехал в Тавду поездом «Екатеринбург—Устье Аха» и думал: «Как же такой преуспевающий край, считай, в одноча­сье мог стать депрессивным? Вагон ка­чало, было душно. Не работала вытяж­ная вентиляция, не открывались окна. Старый состав. Я лично всю ночь не спал. Остановки в Егоршино, Ирбите, Туринске... Каждый раз выбирался на волю, чтобы глотнуть свежего воздуха.

 

 

В Тавде меня встретили трое депута­тов местной Думы — Виктор Никола­евич Никулин (бывший полковник, начальник колонии), Анатолий Бог­данович Дьяков (в прошлом работник местного РОВД) и Василий Владими­рович Чиянов (станочник с фанерного комбината).

Лица у собеседников хмурые. Неза­долго до этого в городе провели опрос населения в социальных сетях. На во­прос «Поддерживаете вы инициативу перехода Тавдинского района из со­става Свердловской области в Тюмен­скую?» из 1618 человек большинство ответили «да», против 145 голосов. Никулин не скрывал досады: — Промышленность и сельское хо­зяйство развалены. От нас сбежали в Ирбит налоговая инспекция, Сбер­банк, «Почта России». Остались лишь их филиалы. Управление сельского хозяйства перевели в Туринск. Даже путного роддома нет. Роженицы с па­тологией едут за 160 километров в специализированную клинику. А та­ких женщин в Тавде две трети. Плохая экология, некачественные продукты, житейские неурядицы. Поменять си­туацию нельзя, потому что вопреки закону о местном самоуправлении, которым предусмотрены разные типы муниципальных образований (городское поселение, сельское посе­ление, муниципальный район, город­ской округ), в Свердловской области почему-то сделали акцент только на последнем варианте. Видимо, чтобы сподручней контролировать «управляемость территорий».

чему-то сделали акцент только на последнем варианте. Видимо, чтобы сподручней контролировать «управ­ляемость территорий».

— Это точно, — подтвердил Анато­лий Богданович Дьяков. — Судите са­ми: разве в деревне, где каждый знает соседа в лицо, выберут главой поселе­ния проходимца? Конечно, нет. Само­организация селян значительно выше, нежели горожан. Почему бы не сде­лать свободными выборы глав посе­лений? В других-то регионах картина совершенно иная: в Курганской, Ом­ской, Новосибирской, Оренбургской областях — по 30-40 муниципальных районов, в Свердловской — всего пять! Крестьяне не имеют представителей в заксобраниях городских округов, раз­ве это дело? Сидите, мол, по домам и молчите...

Тавда — типичное провинциальное захолустье: много бараков, черных изб. Дороги разбиты. Высокий уровень преступности. Под боком три коло­нии. Одно время число заключенных доходило до 10 тысяч. Освободятся — податься некуда, нигде не берут на работу. Вот и скатываются снова на скользкую дорожку. Район «лидирует» в области по числу туберкулезников. Если в 1991 году на тысячу человек приходилось 30 больных, то ныне — втрое больше. Пьянство, наркомания, проституция.

Жуткую картину увидел в некогда промышленной зоне. Полуразрушен­ные огромные корпуса лесокомби­ната, гидролизного и механического заводов, откуда по ночам вывозят ме­таллолом. Пустой порт, догнивающие деревянные зерновые склады. Пока держится «на плаву» лишь фанерный комбинат. Сидевший рядом со мной в машине молодой депутат Василий Чиянов грустно обронил:

— У меня, станочника-распилов­щика четвертого разряда, тариф — 27 рублей 48 копеек в час! Зарплата — от 3 до 20 тысяч рублей в месяц. Как на них жить?

—Ну и что говорят рабочие?

—Кто-то возмущается, высказывает недовольство жизнью, кто-то пишет в Москву жалобы, но большинство мол­чит. На кусок хлеба средства есть, и ладно. Одно время комбинат вовсе простаивал — сидели без зарплаты.

Несколько раз менялись владельцы предприятия. Объемы выпуска про­дукции не сравнить с прежними.

В тот же день отправились вместе с Чияновым в глухую деревеньку Герасимовку, где в сентябре 1932 года в лесу были зверски убиты тринадцати­летний пионер Павлик Морозов и его меньший братишка Федя. От Тавды — сорок километров. Хотелось взглянуть на место гибели ребятишек. История запутанная. По сей день среди герасимовских старожилов нет единого мне­ния на ее счет. С большака к болоту, где нашли тела братьев Морозовых, ве­дет узенькая тропка, заросшая осокой. Согласилась нас провести экскурсовод музея Марина Владимировна Изимбаева. Вскоре впереди забелел обелиск, обнесенный невысокой оградкой. По­дошли к нему, склонили головы. В полсотне шагов — еще один, где бандиты настигли убегавшего Федю.

Марина Владимировна рассказы­вала:

— Павлик и Федя пошли на боло­то за клюквой и пропали. Три дня их искали. Когда нашли зарезанными, все село содрогнулось. Поначалу аре­стовали девятерых подозреваемых. Шестеро были родственниками ребя­тишек. В том числе дед Сергей, бабка Ксения, двоюродный брат Данилка и дядя Арсентий Кулуканов. Спустя два месяца в Тавде состоялся суд. Пяте­рых оправдали, а деда, бабку, дядю и двоюродного брата приговорили к расстрелу. Сознался в убийстве толь­ко восемнадцатилетний Данилка. Дед Сергей принародно перекрестился и поклялся, что не убивал внуков.

—А какие доказательства их вины были оглашены на суде? — поинтере­совался я.

—В доме деда будто бы обнаружи­ли окровавленную рубаху, а за иконой — нож, которым зарезали отроков. Жители села, в большинстве своем набожные люди, переселившиеся сюда из Белоруссии, не поверили следователям. Говорили, что ребята могли стать невольными свидетелями то ли зака­пывания клада в лесу, то ли постройки схрона. Но это все догадки.

Перед Великой Отечественной вой­ной колхоз имени Павлика Морозова крепко стоял на ногах, участвовал во Всесоюзной сельскохозяйственной выставке. Затем его укрупнили, при­соединив земли соседних деревень, и, таким образом, площадь пашни увели­чилась до 2 тысяч гектаров. Получали 200-центнеровые урожаи картофеля, имели приличное дойное стадо.

Много лет председателем колхоза был Александр Михайлович Кузнецов, выведший хозяйство в лидеры. Увы, ныне окрестные поля в запустении, ферма разрушена. Колхоз прекратил свое существование. На обратном пути завернули в деревню Мостовка, где еще недавно тоже был справный колхоз имени Чапаева. Ныне банкрот. Нашли бывшего председателя Данилу Васильевича Храмцова. Хозяин не стал лукавить, выложил все, что называет­ся, начистоту:

—До «реформ» Ельцина не бедство­вали. 1200 гектаров пашни, около 1000 голов крупного рогатого скота. Сеяли пшеницу, рожь, овес. Сажали капусту и картофель. Молоко сдавали на Тавдинский молокозавод. В деревне были школа, клуб, два магазина, детский сад...

—А еще котельная, — вставила хо­зяйка Ирина Николаевна. — Забыл? Мылись-то в ваннах. Сейчас вновь в корытах...

—Развал начался после того, как вздули цены на технику, горючее, газ, электроэнергию, — продолжил Храмцов. — Молоко, мясо, овощи стали в убыток. Касса опустела. Какое-то вре­мя выручал лес. Заготавливали дело­вую древесину, разделывали на своей пилораме и продавали. Имели от про­дажи «живые» деньги, но потом и этот ручеек иссяк. После дефолта вижу, дело к краху. Собрал народ. Спраши­ваю: «Что будем делать дальше?» Денег в кассе нет. Решили: в счет зарплаты раздать механизаторам технику. По­делили и землю. Оказалось, правиль­но сделали. В соседних хозяйствах все имущество описали и увезли за долги.

—Как же выживаете?

—Те, кто помоложе, разбежались по «вахтам» — на Ямал, в Сургут, Урен­гой, Урай... Пенсионеры копошатся на своих подворьях. Многие спились. Да­же женщины. Мужей-то по полгода не видят.

—Ну, а сами чем занимаетесь? — спросил Храмцова.

Он вздохнул:

—Взял в аренду на десять лет три озера — Сухое, Тяпку, Камешное. Еще десять километров реки Иксы. В Табо­рах у нас база, где коптим рыбу. По­могают родственники.

—Что ловите?